Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Вы оба выплатите, и кто там у вас третий? — потому что я здесь вижу три посторонних машины, — лейтенант сунул карточку Кошелева в свой комм и начал набивать на планшетке квитанцию. Потом провел ту же манипуляцию с карточкой Корбута. — И покидать парк я не намерен. Вы в своем праве, я в своем. Потребляйте. А я посмотрю. Должен же я проследить, чтобы все было честно.

— Господин директор не любит есть на людях, — пояснил детектив. Кажется, он не заметил, что получился каламбур.

Кошелеву присутствие свидетелей — а в кустах по-прежнему кто-то был — обычно не портило аппетита. Но потребить Новицкого сейчас значило потерять ответ на вопрос. Отпустить Новицкого сейчас — все равно потерять ответ на вопрос. Обвинить Новицкого в срыве охоты означало просто отдать милиционерам все карты в руки. Словом, куда ни поверни, получалось скверно.

— Хорошо, — сказал он. — Господин Новицкий, давайте вернемся в исходное положение. На земле — негигиенично все-таки. Сыро, холодно, — он поднял «рыцаря» за грудки, уложил на капот машины и прижал.

— Лейтенант, — сказал тот. — Будьте свидетелем. Я добровольно отдаю свою жизнь вместо Валерия Мантулова. Запишите: вместо Валерия Мантулова.

— Вы пока, — улыбнулся Кошелев, — никому ничего особенного не отдаете.

Он наклонился, поддел ногтем кожу на шее Новицкого и дернул. Мог бы воспользоваться ножом, но нужно же дать милиционеру на что посмотреть.

Новицкий скривился — но не попытался ни втянуть голову в плечи, ни как-либо еще помешать. Кошелев, наклонившись над ним, тихо сказал:

— Вы правы, играем дальше, господин детектив. Мне стало интересно.

И глотнул горячей соленой жидкости, а вместе с ней — лошадиную дозу радости, счастья, можно сказать… и почему-то ему показалось, что Новицкий радуется не тому, что переживет эту ночь, а чему-то совсем другому.

Кошелев попытался провернуть тот же номер, что и с Мантуловым — и получил в ответ чистую, незамутненную ненависть. Не страх, не отвращение к себе пополам с удовольствием — ненависть. Нашего героя почти наверняка кто-то пробовал на зуб. Как интересно… как здорово. А и леший с ним, с Мантуловым, может быть, он теперь еще что-нибудь живое напишет. Леший с ним. Потому что замена куда лучше — и прекрасно встроится в концепцию охоты. Если тихонько, тихонько пустить слух, что писатель был только наживкой для Новицкого.

Ладно, примем правила игры. Тем более, что ответ есть. Кошелев снова превратил свою волю в зеркало-усилитель. Гиперболоид инженера Гарина. Получите обратно, молодой человек — в тройном эквиваленте. И распишитесь.

И тут бывший клоун преподнес не то пятый, не то шестой сюрприз за вечер — сбросил эмоциональный фон. Вот как ящерица отбрасывает, отдает врагу хвост, чтобы сохранить остальное. Ненависть улетучилась. Новицкий был пуст.

Но это уже ничего не меняло. Печать легла на него, легла крепко — Кошелев знал как класть, и был уверен в себе. Он не сможет продержаться в этом бесчувственном состоянии долго — а когда чувства вернутся, печать даст о себе знать. И он придет. Сам придет. Но перед этим — будет метаться как поджаренный, раскрывая свои контакты и связи. Завтра. Весь день. А как только на темном небе покажется белое окно мертвой планеты — ему захочется оказаться за городом, во впечатанном в него месте. Нестерпимо захочется. Назвался «Лунным светом»? Полезай в кузов.

— Все, — сказал Кошелев. — Все свободны. Лейтенант, все было честно?

Тот кивнул, как деревянная кукла. Ах да, по нему же тоже прошлись — сначала удовольствием, потом ненавистью. Не стой под стрелой.

Новицкий, никем больше не поддерживаемый, зашевелился — и съехал по капоту вниз. На лакированной поверхности остались два мазка — мокрый и красный. Пот и кровь.

Давить его было бы, мягко говоря, неуместно. Приказывать не хотелось. Лейтенант сам сообразил, дернул напарника, сдвинул детектива с дороги, отстегнул аптечку… Первая помощь, она же последняя. Это не лечится, лейтенант… Впрочем, Мантулова они как-то сняли… Может быть, Новицкий на это рассчитывал? Может быть, и Присутствие явит себя более отчетливо? Вдвойне любопытно. Тем более что он будет готов…

— Ефремыч, — сказал Кошелев водителю, — нужно поставить за этим частником наблюдение.

Мог бы и не говорить — Ефремыч знал дело. Он был безынициативен и поэтому карьеры не сделал, но опыт, как говорится, не пропьешь.

Охранники заняли свои места. Обе машины покинули место действия. Кошелев снова чувствовал леску. На том конце билась настоящая, сильная рыба. Меч-рыба. Законный и почетный трофей. Свидетельство что он, Кошелев, еще в тираж не вышел. Да, он не любил «королевскую охоту» как спорт — но тут был уже не спорт. Кто-то стоял за этим парнем, кому-то надо было доказать, что старик Сантьяго еще ого-го.

«Тысячи раз, когда он доказывал это раньше, ничего не значили». Эрнест Хемингуэй, конец цитаты.

Пока все идет нормально — лишь бы дальше было так же, сказал кровельщик, пролетая мимо двенадцатого этажа. Эней трясся в патрульной машине, зафиксированный в кресле ремнями, и пытался собрать мысли в какое-то подобие последовательности. Те, что удалось собрать, на все голоса вопили, что он идиот, что он засветился, что время прекрасно терпит — нужно было плюнуть на Кошелева и бежать, на свете еще много варков, было бы желание — и наберем Ди подопытных кроликов целый садок… А вот то соображение, из-за которого он пошел на эту рискованную игру, куда-то делось, и Эней никак не мог его отыскать.

Он очень надеялся, что ни у кого из ребят не сдадут нервы, и никто не откроет пальбу раньше времени. То есть, до того как выяснится, собирается Кошелев его выпить — или только Поцеловать. Вся надежда была на Цумэ. И Цумэ не подвел — вот чему Эней так обрадовался, когда вампир надорвал ему шею. Ну и еще кое-каким обстоятельствам.

— Слышь, — спросил милиционер Павлов. — А кто он тебе, этот… Мантулов?

— Да так, — отозвался Эней. — Клиент.

— Клиент… — сглотнул лейтенант.

— Профессиональная гордость — страшная вещь, — сказал Эней.

После этого был длинный провал в памяти. Следующий фрагмент реальности, к которому Энея прибило, выглядел так: матовый, светящийся изнутри пластик ширмы, белый потолок, синие обои на стенах, дозатор на руке. Ничего серьезного. Было бы серьезное, подключили бы к стационарному аппарату. А так просто надели браслет на локтевой сгиб, мешочек с искусственной кровью уже сдулся четверти на три…

На стене висели часы. Пять утра. Значит, свет в палате еще искусственный. И проверить себя на солнечный удастся не раньше, чем через час. Ну хотя бы потому, что ему никто не позволит встать.

Это пришло извне и вдруг. Как наведенный страх во время боя. Тоже волна. Только мелкая. Рябь. Зыбь. Мертвая. Возникает там, где под водой, глубоко под водой встречаются два течения. И естественно, это знание не помогало. Если Игорь чувствовал себя так… Если Майя чувствовала себя так…

Он начал было молиться — но вдруг испугался, что Кошелев почувствует. Вероятность была большая, потому что он Кошелева чувствовал. Ощущал «поводок».

Они уже засветились, когда отсоединяли Мантулова. Рассчитывали на то, что Кошелев никогда не интересовался религией. Вернее, не интересовался ею с практической стороны. Но два случая подряд… нет, молиться было нельзя. А вот связаться со своими — необходимо. Он здоровой рукой ощупал себя — комма не было. И, кажется, его просто раздавили в драке.

…Эней лежал и смотрел, как наливаются светом щелочки между пластинами жалюзи. Нехороший это был свет — гнетущий, с краснинкой. Казалось, у него есть запах — раскаленного металла, обгоревшей плоти… Стиснув зубы, Эней отвернул лицо к стене. Запах становился все явственнее. Он не мог быть настоящим. Не должен был. И вряд ли Кошелев вычислил его, Энея, персональный кошмар. Он просто ударил широким веером, наугад. И вышиб дверь в подсознание — а оттуда поперло…

Эней понял самое страшное: большую часть этого дня ему придется провести не где-нибудь, а в комнате 101. Куда бы он ни пошел, в какую дверь ни шагнул — она будет там.

Подушка должна была пахнуть озоном. В больницах белье всегда пахнет озоном, но этого запаха он не ощущал.

До вечера. Или до ночи. Он доживет, доплывет, всегда так было, теперь тоже.

Лучи все ярче, светлые лезвия по одному проникают в комнату и там, где падают на пол, пластик дымится. Когда они доползут до кровати… Встать, сейчас же встать и бежать! Да нет. Чушь. Эней зажмурился и потер глаза, и когда раскрыл — никакого дыма, конечно, не было. Был танец пылинок в луче. Когда-то он мог им любоваться…

Есть два часа до того, как придет Давидюк. Эти два часа нужно потратить на подготовку к предстоящему дню. На мобилизацию воли для борьбы с паникой. На то, чтобы научиться противоречить видениям и эмоциям.